Мы идем мимо яблонь садов

Стихотворение «По дороге в совхоз» Щипачев Степан Петрович

Сады притихли. Туча
идет, темна, светла.
Двух путников дорога
далеко увела.
Проходит мимо яблонь,
смородины густой
с попутчицей случайной
учитель молодой.
Не зная, кто такая,
он полпути молчал
и тросточкой кленовой
по яблоням стучал.
Потом разговорились.
Но, подступив стеной,
дождь зашумел по листьям
и хлынул проливной.
Они под клен свернули;
его листва густа,
но падает сквозь листья
тяжелая вода.
Накрылись с головою
Они одним плащом,
и девушка прижалась
к его груди плечом…
Идет в район машина.
Водителю смешно:
стоят, накрывшись, двое,
а дождь прошел давно.

Еще стихотворения:

Слепой дождь И дождь, и солнце… Боже мой! Природы волшебство. В народе скажут: Дождь слепой, Переведи его — Через дорогу, В темный лес… А вдруг тот лес грибной? И дождь, и солнце….

Осенняя венгерка В сумерках желтых, в шуршащих аллеях Листья, желтеют, белеют, алеют… Лисья как пестрая разноголосица — Каждый в неповторимые просится. И неслетевших листьев касаясь, Желтое в желтый туман ускользает. Листья лимонные.

В дороге Перестал холодный дождь, Сизый пар по небу вьется, Но на пятна нив и рощ Точно блеск молочный льется. В этом чаяньи утра И предчувствии мороза Как у черного костра Мертвы.

Падает снег Падает снег, падает снег — Тысячи белых ежат… А по дороге идет человек, И губы его дрожат. Мороз под шагами хрустит, как соль, Лицо человека — обида и боль, В.

Отцвели облака Отцвели облака. Осыпаются крупным дождем. Мы с тобой не века, мы с тобой только дождь переждем. Как похож на кольчугу твой плащ! Под широким плащом Мы с тобой не разлуку.

Идти вдвоем по набережной темной Идти вдвоем по набережной темной, Не замечать ни зданий, ни садов, Под мерный стук, под стук дождя бессонный Не понимать, или не слышать слов, Пусть барабанит дождь по листьям сада.

В дороге Я сплю еще, но вижу и сквозь дрему, Как, стряхивая с крыльев сон ночной, Огромный аист подлетает к дому, Чтоб только поздороваться со мной. И солнечный ручей, до дна просвечен.

На железной дороге Мчится, мчится железный конек! По железу железо гремит. Пар клубится, несется дымок; Мчится, мчится железный конек, Подхватил, посадил да и мчит. И лечу я, за делом лечу,- Дело важное, время.

На дороге снег подтаял, стал прозрачным На дороге снег подтаял, стал прозрачным… или кучей тут растоптаны очки? Мы идем в сады, от ветра лиц не прячем – ярко, словно вновь весенние деньки. Только там, за горизонтом.

Сквозь дождь Ты все ворчишь: «Какой туман лежит! Все дождь и дождь, на улицу не выйдешь. » – Помилуй бог, да можно ли так жить, Когда ты свет сквозь сумерки не видишь! А.

Гроза Катера уходят в море. Дождь. Прибой. Гром. Молнии перебегают в сумраке сыром. Ты смотришь, широколобый, пьяный без вина, Глухо переворачивается тусклая волна. Научил бы ты меня, товарищ, языку морей, Понимало.

Осень Перешагнула осень порог — и в Закарпатье. Каждая рощица и бугорок в ситцевом платье. В каждое озеро клены глядят, листья роняя. — Здравствуй,- сказал запыленный солдат,- область моя нестепная. Камень.

Двадцатые Листва закипает, как наши двадцатые, Когда Маяковский с Асеевым в дружестве Писали стихи о любви и о мужестве, Неугомонные и угловатые; Когда Пастернак в бормотанье восторженном, Стремительном, миротворяще-встревоженном, Слагал свои.

Люблю осеннюю Москву Люблю осеннюю Москву в ее убранстве светлом, когда утрами жгут листву, опавшую под ветром. Огромный медленный костер над облетевшим садом похож на стрельчатый костел с обугленным фасадом. А старый клен.

Я покинул родимый дом Я покинул родимый дом, Голубую оставил Русь. В три звезды березняк над прудом Теплит матери старой грусть. Золотою лягушкой луна Распласталась на тихой воде. Словно яблонный цвет, седина У отца.

По дороге из Ганы домой По дороге из Ганы домой На пять дней задержаться в Париже, И к бессмертью тебе по прямой Станет сразу же впятеро ближе. Записать в повидавший блокнот, Как звучит непонятное слово.

Хоровод в Сульдуси Хлынул дождь, когда девушки, встав в хоровод, В старом Сульдуси, в Сульдуси пели, И казалось, что дождь все их ленты зальет, Пояса из цветной канители. Пели девушки те на вечерней.

«Догнать, вернуть, связать, спасти…» Догнать, вернуть, связать, спасти, Он не посмеет. То клен сияет на пути, То дуб темнеет. То дуб, то клен, то свет, то мрак, то горечь хвои. Ведь было, было, было.

Яблоки Сквозь перезревающее лето паутинки искрами летят. Жарко. Облака над сельсоветом белые и круглые стоят. Осени спокойное начало. Август месяц, красный лист во рву. Коротко и твердо простучало яблоко, упавшее в.

Земля потрескалась от зноя Земля потрескалась от зноя, В стручки свернулася листва, Деревья умирали стоя, Поникнув, падала трава. Но вот в узде гремящих молний Пришла гроза издалека, И, воздух пением наполнив, На землю ринулась.

Источник статьи: http://russian-poetry.com/po-doroge-v-sovxoz/

Мы идем мимо яблонь садов

“Я сжечь ее хотел, колдунью злую”

После праздничной обедни прихожане расходились по домам. Иные останавливались в ограде, за белыми каменными стенами, под старыми липами и кленами, и разговаривали. Все принарядились по-праздничному, смотрели друг на друга приветливо, и казалось, что в этом городе живут мирно и дружно. И даже весело. Но все это только казалось.

Гимназический учитель Передонов, стоя в кругу своих приятелей, угрюмо посматривая на них маленькими, заплывшими глазами из-за очков в золотой оправе, говорил им:

– Сама княгиня Волчанская обещала Варе, уж это наверное. Как только, говорит, выйдет за него замуж, так я ему сейчас же и выхлопочу место инспектора.

– Да как же ты на Варваре. Дмитриевне женишься? – спросил краснолицый Фаластов: – ведь она же тебе сестра! Разве новый закон вышел, что и на сестрах венчаться можно?

Все захохотали. Румяное, обыкновенно равнодушно-сонное лицо Передонова сделалось свирепым.

– Троюродная… – буркнул он, сердито глядя мимо собеседников.

– Да тебе самому княгиня обещала? – спросил щеголевато одетый, бледный и высокий Рутилов.

– Не мне, а Варе, – ответил Передонов.

– Ну вот, а ты и веришь, – оживленно говорил Рутилов. – Сказать все можно. А ты сам отчего к княгине не явился?

– Пойми, что мы пошли с Варей, да не застали княгини, всего на пять минут опоздали, – рассказывал Передонов, – она в деревню уехала, вернется через три недели, а мне никак нельзя было ждать, сюда надо было ехать к экзаменам.

– Сомнительно что-то, – сказал Рутилов и засмеялся, показывая гниловатые зубы.

Передонов призадумался. Собеседники разошлись. Остался с ним один Рутилов.

– Конечно, – сказал Передонов, – я на всякой могу, на какой захочу. Не одна мне Варвара.

– Само собою, за тебя, Ардальон Борисыч, всякая пойдет, – подтвердил Рутилов.

Они вышли из ограды и медленно проходили по площади, немощеной и пыльной. Передонов сказал:

– Только вот княгиня как же? Она разозлится, если я Варвару брошу.

– Ну, что ж княгиня! – сказал Рутилов. – Тебе с ней не котят крестить. Пусть бы она тебе место сначала дала, – окрутиться успеешь. А то как же так, зря, ничего не видя!

– Это верно… – раздумчиво согласился Передонов.

– Ты так Варваре и скажи, – уговаривал Рутилов. – Сперва место, а то, мол, я так не очень-то верю. Место получишь, а там и венчайся, с кем вздумаешь. Вот ты лучше из моих сестер возьми, – три, любую выбирай. Барышни образованные, умные, без лести сказать, не чета Варваре. Она им в подметки не годится.

– Ну-у… – промычал Передонов.

– Верно. Что твоя Варвара? Вот, понюхай.

Рутилов наклонился, оторвал шерстистый стебель белены, скомкал его вместе с листьями и грязно-белыми цветами и, растирая все это пальцами, поднес к носу Передонова. Тот поморщился от неприятного, тяжелого запаха. Рутилов говорил:

– Растереть да бросить, – вот и Варвара твоя. Она и мои сестры – это, брат, две большие разницы. Бойкие барышни, живые, – любую возьми, не даст заснуть. Да и молодые, – самая старшая втрое моложе твоей Варвары.

Все это Рутилов говорил, по обыкновению своему, быстро и весело, улыбаясь, но он, высокий, узкогрудый, казался чахлым и хрупким, и из-под шляпы его, новой и модной, как-то жалко торчали жидкие, коротко остриженные светлые волосы.

– Ну, уж и втрое, – вяло возразил Передонов, снимая и протирая золотые очки.

– Да уж верно! – воскликнул Рутилов. – Смотри, не зевай, пока я жив, а то они у меня тоже с гонором, – потом захочешь, да поздно будет. А только из них каждая за тебя с превеликим удовольствием пойдет.

– Да, в меня здесь все влюбляются, – с угрюмым самохвальством сказал Передонов.

– Ну, вот видишь, вот ты и лови момент, – убеждал Рутилов.

– Мне бы, главное, не хотелось, чтобы она была сухопарая, – с тоскою в голосе сказал Передонов. – Жирненькую бы мне.

– Да уж на этот счет ты не беспокойся, – горячо говорил Рутилов. – Они и теперь барышни пухленькие, а если не совсем вошли в объем, так это только до поры до времени. Выйдут замуж, и они раздобреют, как старшая. Лариса-то у нас, сам знаешь, какая кулебяка стала.

– Я бы женился, – сказал Передонов, – да боюсь, что Варя большой скандал устроит.

– Боишься скандала, так ты вот что сделай, – с хитрою улыбкою сказал Рутилов: – сегодня же венчайся, не то завтра: домой явишься с молодой женой, и вся недолга. Правда, хочешь, я это сварганю, завтра же вечером? С какою хочешь?

Передонов внезапно захохотал, отрывисто и громко.

– Ну, идет? по рукам, что ли? – спросил Рутилов.

Передонов так же внезапно перестал смеяться и угрюмо сказал, тихо, почти шопотом:

– Ничего не донесет, нечего доносить, – убеждал Рутилов.

– Или отравит, – боязливо шептал Передонов.

– Да уж ты во всем на меня положись, – горячо уговаривал его Рутилов, – я все так тонко обстрою тебе…

– Я без приданого не женюсь, – сердито крикнул Передонов.

Рутилова нисколько не удивил новый скачок в мыслях его угрюмого собеседника. Он возразил все с тем же одушевлением:

– Чудак, да разве они бесприданницы! Ну, что же, идет, что ли? Ну, я побегу, все устрою. Только чур, никому ни гу-гу, слышишь, никому!

Он потряс руку Передонова и побежал от него. Передонов молча смотрел за ним. Барышни Рутиловы припомнились ему, веселые, насмешливые. Нескромная мысль выдавила на его губы поганое подобие улыбки, – оно появилось на миг и исчезло. Смутное беспокойство поднялось в нем.

“С княгиней-то как же? – подумал он. – За теми гроши, и протекции нет, а с Варварой в инспекторы попадешь, а потом и директором сделают”.

Он посмотрел вслед суетливо убегающему Рутилову и злорадно подумал: “Пусть побегает”.

И эта мысль доставила ему вялое и тусклое удовольствие. Но ему стало скучно оттого, что он – один; он надвинул шляпу на лоб, нахмурил светлые брови и торопливо отправился домой по немощеным, пустым улицам, заросшим лежачею мшанкою с белыми цветами, да жерухою, травою, затоптанною в грязи.

Источник статьи: http://www.litmir.me/br/?b=25414&p=2

Мелкий бес :: Сологуб (Тетерников) Федор Кузьмич

Размер шрифта	— / +
Цвет теста
Цвет фона
скрыть

Нескромная мысль выдавила на его губы поганое подобие улыбки, – оно появилось на миг и исчезло. Смутное беспокойство поднялось в нем.

“С княгиней-то как же? – подумал он. – За теми гроши, и протекции нет, а с Варварой в инспекторы попадешь, а потом и директором сделают”.

Он посмотрел вслед суетливо убегающему Рутилову и злорадно подумал: “Пусть побегает”.

И эта мысль доставила ему вялое и тусклое удовольствие. Но ему стало скучно оттого, что он – один; он надвинул шляпу на лоб, нахмурил светлые брови и торопливо отправился домой по немощеным, пустым улицам, заросшим лежачею мшанкою с белыми цветами, да жерухою, травою, затоптанною в грязи.

Кто-то позвал его тихим и быстрым голосом;

– Ардальон Борисыч, к нам зайдите.

Передонов поднял сумрачные глаза и сердито посмотрел за изгородь. В саду за калиткою стояла Наталья Афанасьевна Вершина, маленькая, худенькая, темнокожая женщина, вся в черном, чернобровая, черноглазая. Она курила папироску в черешневом темном мундштуке и улыбалась слегка, словно знала такое, чего не говорят, но чему улыбаются. Не столько словами, сколько легкими, быстрыми движениями зазывала она Передонова в свой сад: открыла калитку, посторонилась, улыбалась просительно и вместе уверенно и показывала руками, – входи, мол, чего стоишь.

И вошел Передонов, подчиняясь ее, словно ворожащим, беззвучным движениям. Но он сейчас же остановился на песчаной дорожке, где в глаза ему бросились обломки сухих веток, и посмотрел на часы.

– Завтракать пора, – проворчал он.

Хотя часы служили ему давно, но он и теперь, как всегда при людях, с удовольствием глянул на их большие золотые крышки. Было без двадцати минут двенадцать. Передонов решил, что можно побыть немного. Угрюмо шел он за Вершиною по дорожкам, мимо опустелых кустов черной и красной смородины, малины, крыжовника.

Сад желтел и пестрел плодами да поздними цветами. Было тут много плодовых и простых деревьев да кустов: невысокие раскидистые яблони, круглолистые груши, липы, вишни с гладкими блестящими листьями, слива, жимолость. На бузиновых кустах краснели ягоды. Около забора густо цвела сибирская герань, – мелкие бледно-розовые цветки с пурпуровыми жилками.

Остропестро выставляло из-под кустов свои колючие пурпуровые головки. В стороне стоял деревянный дом, маленький, серенький, в одно жилье, с широкою обеденкою в сад. Он казался милым и уютным. А за ним виднелась часть огорода. Там качались сухие коробочки мака да беложелтые крупные чепчики ромашки, желтые головки подсолнечника никли перед увяданием и между полезными зелиями поднимались зонтики: белые у кокорыша и бледнопурпуровые у цикутного аистника, цвели светложелтые лютики да невысокие молочаи.

– У обедни были? – спросила Вершина.

– Был, – угрюмо ответил Передонов.

– Вот и Марта только-что вернулась, – рассказывала Вершина. – Она часто в нашу церковь ходит. Уж я и то смеюсь: для кого это, говорю, вы, Марта, в нашу церковь ходите? Краснеет, молчит. Пойдемте, в беседке посидимте, – сказала она быстро и без всякого перехода от того, что говорила раньше.

Среди сада, в тени развесистых кленов, стояла старенькая серенькая беседка, – три ступеньки вверх, обомшалый помост, низенькие стены, шесть точеных пузатых столбoв и шестискатная кровелька.

Марта сидела в беседке, еще принаряженная от обедни. На ней было светлое платье с бантиками, но оно к ней не шло. Короткие рукава обнажали островатые красные локти, сильные и большие руки. Марта была, впрочем, не дурна. Веснушки не портили ее. Она слыла даже за хорошенькую, особенно среди своих, поляков, – их жило здесь не мало.

Марта набивала папиросы для Вершиной. Она нетерпеливо хотела, чтобы Передонов посмотрел на нее и пришел в восхищение.

Источник статьи: http://tululu.org/read82937/3/