Что представляет собой лунный ландшафт
В з ападной части Тихого океана, среди архипелагов Микронезии, примерно в 42 км южнее экватора находится остров Науру площадью 21,3 км² и населением 10 тысяч человек. Расположенное на острове государство Науру является самым маленьким островным государством, самым маленьким государством Океании и самой маленькой независимой республикой. По площади Науру находится на четвёртом месте среди самых маленьких стран – после Мальтийского ордена, Ватикана и Монако. Кроме того, это единственная в мире республика без официальной столицы.
Науру не имеет общих границ с соседними государствами, так как значительно удалена от других островов Океании, располагается почти на 4000 км юго-западнее Сиднея и на 1500 км восточнее Новой Гвинеи.
Остров представляет собой поднятый коралловый атолл длиной 5,6 и шириной 4 км. Длина береговой линии составляет 18 км, и уже в километре от берега глубина океана превышает 1000 м. Остров окаймлён узким рифом шириной в 120-300 м, обнажающимся во время морского отлива и усеянным рифовыми пиками.
Науру был заселён микронезийцами и полинезийцами около 3000 лет назад. 8 ноября 1798 года его увидел первый европеец – плывший из Новой Зеландии в Китай капитан английского китобойного судна Джон Фирн. В 19 веке на острове начали селиться первые европейцы, в основном беглые каторжники, дезертиры с подходивших к острову китобойных судов, а позднее и некоторые торговцы.
В начале 20 века обнаружилось, что остров богат фосфоритами – полезными ископаемыми, используемыми для производства фосфорных удобрений. Произошло всё случайно – в 1897 году один австралийский предприниматель привёз с Науру камень и стал использовать его для подпирания двери. Через некоторое время его посетил друг-геолог, который споткнулся о камень и узнал в нём «камень плодородия» – фосфорит.
Высадившиеся на Науру геологи выяснили, что почти вся территория острова покрыта слоем фосфоритов толщиной до 10 метров, и в 1906 году австралийская компания Pacific Phosphate Company получила разрешение на их разработку. На острове заработали экскаваторы, а грузовые корабли всё большими и большими партиями принялись вывозить с Науру кусочки его поверхности.
Во время Первой мировой войны остров оказался в зоне боевых действий, и по её итогам получил статус мандатной территории Лиги Наций под совместным управлением Великобритании, Австралии и Новой Зеландии. Эти страны выкупили у частной компании все права на залежи фосфоритов и создали совместное предприятие British Phosphate Commission для освоения месторождений фосфоритов и их продажи. Интенсивная разработка полезных ископаемых велась вплоть до Второй мировой войны, но коренным жителям выплачивалась лишь мизерная компенсация.
В 1940-1950-х годах на острове оформилось движение за независимость, и 31 января 1968 года она была получена. Численность населения страны на тот момент составляла 3 тысячи человек. Островитяне до сих пор помнят, что политическую поддержку в обретении независимости им оказывал СССР. В 1968 году остров даже посетила экспедиция из Советского Союза для разведки возможности строительства там космодрома.
Новые власти собрали деньги со всего населения, выкупили карьеры и, национализировав фосфатную компанию, создали новую – Nauru Phosphate Corporation. После этого вырученные от продажи природных богатств средства стали поступать в государственный бюджет. Земля острова была разделена между науруанцами. Четверть выручки доставалась владельцам участков (а это около половины науруанских семей), а остальное шло в национальный трастовый фонд, дивиденды из которого получал каждый гражданин.
Добыча фосфоритов в Науру началась в 1906 году. Основной рабочей силой тогда были местные жители. Хорошо видно, что остров ещё покрыт густым лесом.
После того как остров стал самостоятельно торговать своими богатствами, буквально за пару лет он настолько разбогател, что жители Науру стали одними из самых обеспеченных людей на планете. С середины 1970-х годов ежегодно добывалось и экспортировалось до 2 млн тонн фосфоритов на сумму 9 млн долларов США. Средняя зарплата на острове была в 4 раза больше, чем в США, а доход на душу населения был вторым в мире после Саудовской Аравии и превышал 13 тысяч долларов. К 1986 году эта цифра выросла уже до 20 тысяч.
К этому времени эксперты оценивали запасы фосфоритов на острове в размере 100 млн тонн, истощение которых при текущих темпах освоения наступило бы через 30-40 лет. Местные жители перестали работать. Рабочая сила поставлялась соседними Кирибати и Тувалу, Индией и Китаем, а наиболее квалифицированная – Австралией, Европой и США. Жители острова могли позволить себе летать на самолёте в Австралию к стоматологу и каждый год менять автомобиль. Деньги островитяне тратили в основном на дорогие машины, технику, еду и путешествия, нанимали прислугу из-за границы. На острове построили большой аэропорт и железную дорогу протяжённостью 5 километров, по которой добытые фосфориты доставляли на перерабатывающие предприятия и в порт.
В каждой семье было по 4-5 машин. В связи с тем, что обслуживать и чинить их было некому, сломанные автомобили отправлялись прямиком на свалку. Взамен заказывались новые. Люди, привыкшие питаться плодами хлебного дерева, кокосами и рыбой, перешли на муку и рис. Из-за малоподвижного образа жизни многие островитяне начали стремительно толстеть, и Науру стал рекордсменом не только по доходам, но и по доле населения, страдающего от ожирения и сахарного диабета.
Богатство и вытекающее отсюда нежелание работать не лучшим образом сказались на внешности науруанцев. Ожирение – одна из проблем этого народа.
К концу 20 века стало понятно, что запасы фосфоритов быстро истощаются, и их объёмов хватит ещё лет на 10. К тому же, на рынке появились новые виды удобрений, а фосфорные из-за своей неэкологичности (загрязняют воду) серьёзно ограничили в использовании. В 2001-2002 годах добыча фосфоритов снизилась в десять раз – до 162 тысяч тонн по сравнению с 1,67 млн тонн в 1985-1986 гг., а в 2003 году была полностью прекращена. За 30 лет Науру заработала 3,6 млрд долларов – примерно по 4 миллиона на семью.
Почти все объекты острова (банк, магазины, госпиталь, порт) принадлежали добывающей компании. Из-за кризиса, вызванного окончанием высокорентабельной добычи фосфатов, банк со всеми сбережениями науруанцев стал банкротом. У правительства не оказалось денег даже для оплаты привозных продуктов, топлива и воды. Предчувствуя окончание природного богатства, оно, конечно, пыталось инвестировать в различные проекты, в частности в покупку недвижимости за рубежом («прикупили» 53-этажный офисный небоскрёб в Мельбурне, торгово-жилой комплекс в Гонолулу, несколько отелей в Австралии, недвижимость на Гуаме), но из-за неправильной оценки инвестиционных рисков и падения цен на купленную недвижимость средства стабилизационных фондов быстро улетучились. Если в 1991 году капитал фонда составлял 2 млрд долларов, то к 2000 году стоимость его активов опустилась до 100 млн, причём 45 из них были переведены в Антигуа на счета австралийских чиновников, работающих на Науру. Дефицит бюджета страны в том же году составил 3,8 млн долларов (около 18% ВВП страны). В день падения национального банка у страны обнаружился долг в 870 млн долларов. Несколько небоскрёбов в Австралии, в которых располагались наурийские конторы, пришлось продать за долги. Правительство вынуждено было прибегнуть к займам. Безработица в стране приблизилась к 100%. Иностранные менеджеры, врачи и учителя начали уезжать. В стране наступила социальная и политическая нестабильность. С 1989 по 2003 год правительство Науру поменялось 17 раз.
К моменту экономического краха около 80% площади острова (в центральной его части) занимали карьеры. 90% имевшихся до начала добычи лесов было вырублено (сохранилось только 200 гектар растительного покрова). Из тропического острова с густыми лесами и жарким климатом он превратился в пустынную местность с небольшой зоной растительности вокруг лагуны и 100-метровым зелёным поясом вдоль берега океана.
В течение всего 19 века Науру на картах обозначали как «Остров «Приятный». Такое название ему дал английский капитан Джон Фирн. Неудивительно – природа этого места поражала своей красотой. Единственное, что от неё осталось сегодня – это стометровая полоса зелени вдоль побережья.
Сегодня самым впечатляющим местом Науру является внутренний район острова, где находятся огромные коралловые зубцы, оставшиеся после фосфоритных разработок. Высота этих образований в отдельных местах превышает 15 метров, а сам карьер представляет собой огромный лабиринт с множеством котловин и впадин и напоминает «лунный пейзаж». В этом районе практически отсутствует почвенный покров, и ничего, кроме непроходимого кустарника, здесь не растёт. Поэтому вся дождевая вода не задерживается на поверхности, а просачивается сквозь горную породу. Привезённая почва быстро вымывается дождями – её не способны задержать корни имеющейся растительности. В таком виде территорию острова нельзя использовать ни для ведения сельского хозяйства, ни для строительства.
В 1989 году Республика Науру подала иск в международный суд по поводу действий Австралии во время управления островом и, в особенности, по поводу тяжёлых экологических последствий в результате разработок фосфоритов. Австралия была вынуждена выплатить компенсацию, и это хоть как-то поддержало экономику острова.
Предпринимались попытки исправить ситуацию и путём развития оффшорного банковского бизнеса. При этом со стороны правительства острова никакого контроля за финансовыми операциями не осуществлялось. В результате за несколько лет в стране было зарегистрировано более четырёхсот банков со счетами на сумму 5 трлн долларов, основная часть которых имела криминальное происхождение. Под давлением мирового сообщества в 2003 году оффшорный банковский бизнес в Нуару был прикрыт.
Остров пытался продавать гражданство, предоставлять свой телефонный код для служб секса по телефону, открывал лагеря для беженцев, ждущих решения о гражданстве Австралии, «торговал» политической поддержкой (в частности, в 2009 году, вслед за Россией, Венесуэлой и Никарагуа, признал независимость Абхазии и Южной Осетии). Но это мало чем помогло.
На сегодняшний день ресурсы фосфата на острове исчерпаны, а новые стабильные источники доходов не найдены. Остров находится на грани банкротства. О былом благополучии напоминают разве что многочисленные свалки, на которых ржавеют старые, закупленные в богатые времена автомобили.
Сегодня внутренний район острова сплошь усыпан огромными коралловыми зубцами, оставшимися после фосфоритных разработок. Высота этих образований в отдельных местах превышает 15 метров. Почвенный покров в этом районе практически отсутствует, и ничего, кроме непроходимого кустарника, здесь не растёт. Привезённая почва быстро вымывается дождями – её не способны задержать корни имеющейся растительности.
Большинство жителей Науру нигде не работают. У некоторых из них ещё остались запасы денег, заработанных на продаже фосфоритов. Островитяне продолжают их тратить, но при этом уже ничего не зарабатывают.
Подпишитесь на eRazvitie.org в Фейсбуке и ВКонтакте, чтобы не пропустить новые материалы.
Подписаться на новыe материалы можно здесь: Фейсбук ВКонтакте
Источник статьи: http://erazvitie.org/article/ostrov_s_lunnym_pejzazhem
ЛУННЫЙ ЛАНДШАФТ
или что вырастет на нашей социальной почве? Этот и другие вопросы кандидат в народные депутаты СССР академик Л.И. Абалкин задал нашему обозревателю Александру Афанасьеву и читателям газеты
С этим интеллигентным человеком мы познакомились прошлым летом, примерно недели за три до того, как он стал широко известным.
«Леонид Иванович! — окликаю я его. — Извините, что завожу разговор здесь. Но коль-уж оказались в одной делегации, не мог упустить случая. ». Десять шагов вперед по аллее, десять назад: в манере разговаривать, во всем его облике чувствуется старомодная человеческая добротность. Не уходит от вопросов. Если не может ответить — смотрит долго и грустно, прямо в глаза: дескать, ответ настолько очевиден, что об этом, молодой человек, говорить среди понимающей публики вообще-то не принято. С ним легко. Чуть позже я понял, почему. Он говорит не со всей советской прессой в твоем лице, как принято у людей именитых. А с тобой. Ты ему интересен — с твоей точкой зрения, ежели она, конечно, есть. Я себя перепроверял. Говорил: просто не привык еще человек, к роли популярного академика и директора ключевого института. Но вот с момента партконференции, где Абалкин выступил, и выступил, мягко говоря, неординарно, прошло полгода, опубликованы десятки интервью, имя это стало одним из символов экономической реформы, а он по-прежнему смотрит в глаза, ему, кажется, важно, действительно важно, что думает по тому или иному вопросу человек, вне зависимости от постов и званий. Еще штрих из первых встреч. Когда хорошенько познакомились, поняли друг друга: «Никогда не прибегал к посторонней помощи.
У него был нелегкий, но удачный год: в эпоху гласности и критика вызывает незапланированные результаты. У него был удачный год, но нелегкий: ответы на многие вопросы, адресуемые ему, зависят, в конечном счете, не столько от него, сколько от состояния тех самых производительных сил и экономических отношений, о которых он говорил на конференции, и которые не могут обновиться враз — даже если в происходящих процессах представить участие лично Карла Маркса.
Но отвечать и ему, Абалкину. И это он понимает прекрасно.
Едва я вошел в кабинет директора Института экономики АН СССР, Леонид Иванович мне с порога сказал:
— Ваша идея поразмышлять в который раз о реформе, о ценообразовании и т.д. меня, извините, не взволновала. Давайте так сделаем. Напишите: когда я приехал на Красикова, 27, Абалкин отказался отвечать на вопросы редакции, после чего сам задал несколько вопросов. Согласны? Готовы отвечать вместе со мной?
Я сразу дал согласие. Насчет готовности вышла, правда, заминка: все-таки не каждый день перед академиками приходится держать ответ. Но в конце концов я набрался нахальства и выразил всем своим видом готовность.
— В таком случае, — медленно произнес Леонид Иванович, — я должен для начала констатировать. Предусмотренные реформой действия, на мой взгляд, в целом оправданные. Так бы поступил разумный человек в любой точке цивилизованного мира: альтернативы нет, необходимо остановить сползание к пропасти, радикально обновить социализм.
Но сейчас становится видно отчетливее: решения рассчитаны на определенные социальные силы. А их у нас либо нет, либо они находятся в зачаточном состоянии. Это и предопределяет сложность, длительность процессов, которые нам предстоит пережить.
— То есть мы ломились в закрытую дверь, уверовав, будто и с той стороны стучатся в ту же дверь массы предпринимателей, деятелей, хозяев — но вот чуть-чуть только, на сантиметр отжали створку, — и теперь видно: деятелей нету!
— Общество, Леонид Иванович. Правда если мускулы атрофировались, общество вряд ли в силах на первых порах держать в вертикальном положении даже самое себя.
— Вот именно! И нам нужно вместе рассчитать, какие средства необходимы и сколько времени надобно, чтобы, двигаясь выбранным курсом, восстановить животворящий слой, почву, если хотите, социальный гумус, без которого не вырастить новое качество жизни.
Леонид Иванович говорил, а я попробовал представить, что сейчас происходит. Мы как бы держим перед собой некую книгу, в которую тысячелетиями вписывались полезные социально-экономические рецепты: что и в какой пропорции надо брать и в какие сроки сеять? И вот берем, сеем, поливаем. И. не растет. А если растет, то не столь дружно, как в рецептах сказано. Секрет же прост: никакими рецептами в истории мировой цивилизации не предусматривался драматический момент, когда придется бросать семена не в почву, а в камни. Красив лунный ландшафт, остающийся после грандиозных и впечатляющих катаклизмов, но это, увы, не та красота, которая способна спасти мир. От эдакой красоты веет далеко не жизнью.
Социальный гумус — это накапливаемая десятилетиями культура труда, быта, общения. Это бережно передаваемое от поколения к поколению знание. Это отношение как к ценности к собственной быстротекущей жизни, ко всему тому, из чего жизнь складывается, — к людям, знакомым и незнакомым, к вещам, своим и не своим, к орудиям и плодам труда, которыми так или иначе тебе приходится пользоваться. Когда нет этого живительного гумуса, на его месте скапливается и каменеет грязь. Пьянство, длинные очереди, хамство — везде, от автобуса до присутственных мест, изрезанные скамейки в электричках, унижение и уничижение, приправленное нередко едва ли не сладострастием. Еще большая беда, что мы чаще всего оказываемся не способны на очистительное возмущение. Наше недовольство рассеивается. Мы взрываемся по мелочам. Выплескиваем раздражение — на прошлое и друг на друга.
— Сколько же лет потребуется?
— Будем считать, это и есть мой первый вопрос. Я недавно побывал на крупном радиозаводе, начинавшем когда-то с нуля. Теперь завод имеет костяк высококлассных профессионалов и выпускает аппаратуру очень приличного качества. Но чтобы дорасти до этого уровня, понадобилось двадцать пять лет.
— Двадцать пять лет!
— Это если совсем с нуля. Но надо набраться наконец мужества и сказать прямо: за 2-3 года достигнуть мирового уровня с нашим состоянием производительных сил практически нельзя.
— Производительные силы, Леонид Иванович. Вы имеете в виду современные машины? Но их можно купить.
— Я имею в виду прежде всего людей. И машины, которые эти люди делают. Я имею в виду культурный слой — производственный, технологический, научный, бытовой. Он был развеян ветрами «преобразований». Мы слишком долго боролись с интеллигентностью (во всех социальных сферах — от земледельцев до профессуры), с вышесредними способностями и умениями, с «нездоровыми» инстинктами, на которых извечно и держалась жизнь. Мы слишком упорно двигались вспять, чтобы за считанные годы «вскочить» в то качество жизни, которого высокоразвитые соседи наши добивались десятилетиями, а то и столетиями.
— Да-да, столетиями. Это как-то недавно на одном международном симпозиуме вышел спор: какой срок необходим, чтобы доказать преимущество социализма? Одни говорили: десять лет. Другие: двадцать. Потом сказали: сто! Тут начали бурно возражать. Тогда я встал и сказал: по большому счету, коллеги, так ли уж важно, сколько? Важнее все-таки, как вы понимаете, преимущество доказать!
Ну, а что касается машин, их можно купить. Но что они без миллионов умелых хозяйских рук? Машины купим. Народ не «купишь».
— С вами трудно спорить, Леонид Иванович. Но вы говорите о каких-то немыслимых сроках, когда мы уже привыкли к утверждению, что нам отпущено совсем мало времени.
— Ну зачем же гадать? Речь о том, чтобы существенно продвинуться в своем развитии. Потребуются, вероятно, усилия одного-двух поколений. А сколько лет, 17 или 25, кто же знает?
— Но тут и гадать не надо. Посмотрите, какие зигзаги в нашей истории. От военного коммунизма резкий поворот к нэпу. От нэпа сто восемьдесят градусов к сталинским колхозам. От них некоторое отклонение. Потом сдали в план по мясу молочное поголовье, нашли нефть и залегли в застойный штиль. Какие гарантии, что при смене поколений не переменится курс?
— Вот это второй вопрос вам.
Но я бы только углубил сформулированную на сегодня проблему. Конечно, следует позаботиться о гарантиях необратимости. Но впереди и приливы, и отливы. Так вот, реалистичнее позаботиться о том, чтобы при отливах мы не потеряли напрочь то, что с великими трудами накопим сейчас.
— Вы предвидите отливы.
— Надо стараться быть честным. Вот еще эпизод. Один иностранный ученый мне говорит: популярность вашей перестройки растет, что-то будет лет через пять-десять? А я ему: но ведь у любого переживания есть пределы. Даже эмоциональные пределы, так ведь? Поэтому непрактично делать ставку на эмоции, на взлет, взрыв. Нужно успеть заложить заделы на десятилетия, когда и меня, и даже вас не будет — а эти заделы только заработают и обеспечат очередной сдвиг.
— Господи, да сколько ж можно говорить о светлом будущем?
— Беда наша, что мы много говорим, много строим (железобетона), а культурное строительство, этот поистине стратегический потенциал державы, отодвинули в третьестепенные задачи. Обратитесь к Японии, присмотритесь к Швеции, где мы с вами были. Любая нация, хотя бы из-за одного инстинкта самосохранения, вкладывает в будущее и почти не распространяется об этом. На поверхностный взгляд, это как в прорву — ни сегодня, ни завтра не получишь отдачи. Но ведь тут непрерывность! Кто-то в 30-е годы в нынешних шведов вкладывал. Его уж нет, а получилась цветущая, полная сил, качественная нация.
— Лет через двадцать мы осознаем, наверное, что железобетонные наши победы не более чем экскремент цивилизации.
— Тем горше уже сегодняшнее понимание: никакие кирпичи и железо не залатают дыр в национальной культуре, интеллекте.
— В прошлом году, Леонид Иванович, у Виктора Боссерта на «РАФе» на предмет создания совместного предприятия побывали два вице-президента американской компании «Крайслер». Более всего, как они говорили, их привлек тот факт, что они имеют дело с первым советским выбранным директором. И вот там у них получилось характерное противоречие. Боссерт — человек энергичный, был за то, чтобы как можно скорее монтировать оборудование. Американцы осторожничали: давайте сначала поможем вам довести до «блеска» нынешнюю технологию, модель. Только потом я понял, что тут не простая осторожность. Тут другое. Американцы, видимо слишком хорошо понимают: надо сначала саму рабочую силу до «блеска» довести, иначе капризное современнейшее оборудование будет просто-напросто молотками и кувалдами раскурочено: не от злого умысла, конечно, от самых благих намерений. Так умеем. Так мы работаем пока.
— У нас какое-то массовое непонимание, сколь разительно индустриальная ситуация 30-х годов отличается от ситуации технологической конца 80-х. По горизонтали, по «грубому» железу, по клепке «догнать и перегнать» можно без интеллекта, без виртуозного мастерства, энтузиазмом и физической силой. Сейчас же разрыв по вертикали. Разрыв в воспитании, в культуре — разрыв в эпохах. Физическим ускорением эту пропасть не одолеешь. Нужны миллионы совсем других работников!
— Я недавно был в «Экране» и рассказал о сюжете (не буду вдаваться в детали), из которого было бы видно, как и насколько отличается наш работник, скажем, от работника западного. Очень хороший режиссер предложил написать заявку, но заметил при этом: а не обидно ли будет? Ведь это, как пощечина.
— Обидно, конечно. Но нужен, наверное, какой-то шок, чтобы мы, наконец, за самих себя оскорбились! Ведь это же срам — Россия мастерами славилась! И сейчас есть мастера и хозяева, но нет слоя мастеров и хозяев. Нет качества массы. Причем я имею в виду и управленцев, и экономистов, и финансистов. Вот наши публицисты предлагают смело: надо-де банки сделать нервными центрами экономической жизни. А наберется ли у нас в многомиллионной стране хоть с десяток людей, которые разбираются по-настоящему в банковской политике? А руководители? Ведь многие из них искренни, когда превращают исконно мирное хлеборобское дело в сокрушительные битвы за хлеб. Надо уже сейчас готовить новое поколение управленцев, советских менеджеров, способных руководить без крика, без ударов кулаком по столу, умеющих видеть и отдаленные перспективы. А это опять же дело не одного десятка лет.
— Эти битвы, Леонид Иванович, эти систематические экспроприации с календарной точностью вскрывают раны, едва успевающие за год зарубцеваться. О каком же наращивании социального гумуса вести речь, если «машинка», заведенная во времена военного коммунизма, до сих пор, с редкими перерывами, измолачивает нарождающуюся хозяйскую психологию столь же исправно?
— Против машины может действовать только машина. Система это ведь, увы, не только аппарат. Это клубок отношений, вросших в десятки миллионов людей: рабочих, колхозников, агрономов, инженеров, учителей, врачей, руководителей. Я специально поставил руководителей на последнее место. Это так. Ведь без широкой социальной опоры, без глубоких корней в могучей, массовой уравнительной психологии консерватизм на поверхности долго бы не удержался.
— Идеология вросла в психологию.
— Идеология стала психологией. Поэтому я поддержал бы акцию по укоренению аренды, которую вы проводите в Орловской области. Я бы и сам туда охотно съездил, если найдется в ближайшие месяцы время. Надо создавать такие социально-экономические островки, экспериментальные, опережающие зоны. Из них, есть надежда, и разрастется система обновленного социализма.
— А разрастется. Дадут. Вы хоть и отклонили мои вопросы о «текущем моменте», но ведь без него стратегии не построишь. В редакцию приходят сотни писем: аппарат все сильнее давит на предприимчивых директоров и кооператоров. А теперь Совмином приняты два новых решения, вводятся дополнительные ограничения.
— Прямо скажу, меня настораживают даже не ограничения — тут можно еще обсуждать и спорить, какие виды кооперативной деятельности стоит поощрять, а какие нет? Бесспорно другое: предприимчивые люди ставятся под контроль ведомства. А по концепции, заложенной в основу экономической реформы, имелось в виду прямо противоположное. Кооператоры, составляя конкуренцию государственному сектору, должны были содействовать разрушению ведомственной монополии — той самой монополии, которая и привела к застою, к утрате качества. В результате последних мер эта монополия только укрепится, законсервируется нынешнее состояние.
— Сейчас обсуждается вопрос, у кого надо арендовать землю — у колхоза или у Советской власти?
— Конечно, у Советской власти. В противном случае это политико-экономический нонсенс! Если хороший колхоз, то он обойдется и без арендного костыля. А если колхоз лежит, то чего мы добьемся таким поднаймом? Закроем глаза на то, что развалившаяся, нежизнеспособная структура паразитирует, по существу, на живом организме аренды? Нам что требуется дискредитировать и задушить нынешнюю реформу? Оправдать как-то «великие переломы», задвинув под мертвую шкуру результаты действительных преобразований? Нет? Значит, и ответ однозначный.
— Но ведь колхоз — жизнеспособный или наоборот — получил землю в вечное пользование?
— Вечное есть пожизненное. А когда прежний хозяин умирает, землю получают наследники.
— Леонид Иванович, я знаю, что институт, возглавляемый вами, разработал целую программу ликвидации убыточных предприятий.
— Да. И предлагаем сэкономить на этом 20 миллиардов рублей. Вот реальные деньги для повышения уровня жизни уже сегодня. Но одна поправка: ликвидация убыточных госпредприятий (это кооператоры и арендаторы нам подсказали). Надо их снимать с госбаланса, выводить из категории государственных. Если есть желающие взять предприятие в аренду, то зачем отказываться?
— А если нет желающих? Если и продукция его никому не нужна? Или экологический вред во много раз превышает экономическую пользу?
— Есть и такие предприятия. Я говорил недавно в Совете Министров. Меня поддержали : надо провести ряд показательных закрытий, чтобы отработать модель по ликвидации ненужных обществу и государству хозяйственных подразделений с наименьшими социальными, экономическими и политическими потерями. Здесь очень многое могла бы сделать пресса. Как вы, беретесь?
— «Комсомолка», Леонид Иванович, возьмется, разумеется. Но у нас встречное предложение: не начать ли с Байкальского целлюлозно-бумажного комбината, наносящего колоссальный вред Байкалу, ставшего настоящим символом конфронтации консерваторов nepeстройке. Ликвидация БЦБК явилась бы воистину патриотическим актом. Как вы считаете, Совет Министров это поддержит?
Леонид Иванович в ответ усмехнулся:
— Давайте сначала опубликуем предложение! А там посмотрим, кто поддержит, кто нет. Мое мнение: БЦБК надо срочно ликвидировать, не откладывая на годы. Вообще, знаете, должны быть абсолютные ценности. Нельзя в принципе высчитывать, как вы сказали, превышает ли вред пользу? Если хоть один процент вреда, то и разговоров быть не должно. Считать в таком случае — это даже не прагматизм, а примитив, убожество, преступление! Это бескультурье, когда, скажем, профсоюзный лидер на цифрах убеждает: нужен заводу бассейн, сауна, и тогда заболеваемость снизится на столько-то процентов. Да не от станка, дорогие, давно пора считать — от здоровья, от генофонда нации! Я заметил: чем меньше народ, тем больше у него деятелей, мыслящих в национальных масштабах. Нас называют великим народом. А судьба великого народа «приторочена» к единицам продукции? Значит, масштабно мыслящих людей нужно осознанно растить, воспитывать. Как конкретно сделать народное здоровье, благополучие, культуру ценностями на уровне патриотического абсолюта, святыни, я с ходу ответить не могу. Тут третий для меня вопрос. Но что без этого мы не выживем как великая держава, я уверен стопроцентно. Мне бы хотелось сейчас обратиться ко всем мыслящим, болеющим за страну людям: рабочим, селянам, городской и сельской интеллигенции. Обратиться к патриотам, к гражданам, к соотечественникам. Мы cейчас в таком трудном положении, какое наша Родина давно не переживала. Выход из застойного прошлого — это и освобождение от стойких массовых иллюзий. И прежде всего от иллюзий, будто у нас «все в порядке», достаточно лишь ослабшие гайки подтянуть. Будем честны друг перед другом: у нас все не в порядке. И в первую очередь тревожит теперь, что мы разучились работать. Но еще хуже, что мы не отдаем в том себе до конца отчета. Мы не осознали это как народное бедствие. Мы не поняли, что только собственными руками мы сможем вытащить себя, извините, из той «дыры», в которой оказались, когда «освободили» миллионы как от хозяйских прав, так и от гражданской ответственности.
Надо заново научиться уважать в себе мастера, ценить честную, качественную работу.
Вот мои, если хотите, вопросы. Ответить на них один человек не способен. Но по капле здравого смысла собираются реки народной мудрости, не только ручьи. Надо собрать народный опыт. Все, у кого есть о чем сказать, чем можно со всей страной поделиться, напишите, расскажите, сообщите. Иных вариантов у нас нет. Иначе не спасем, не восстановим себя.
Источник статьи: http://uchebnik-ekonomika.com/uchebnik_makroekonomika/lunnyiy-landshaft.html
